Семья владельцев Chateau de Lacquy давно и прочно связана с Россией. Пра-пра-прадед нынешнего владельца Жиля де Буассезона - Эркюль Жосеф де Буассезон (Осип Павлович де Буассезон) – был генералом русской армии и участником Бородинского сражения 1812 года. А родная тетя и крестная жены Жиля де Буассесона Вероник сыграла огромную роль в судьбе Бориса Пастернака и его романа «Доктор Живаго». Зовут эту легендарную женщину, известного французского слависта и профессора Сорбонны, Жаклин де Пруайяр.
Жаклин де Пруайяр родилась 30 мая 1927 года в Париже. Отец ее матери, граф Гюстав де Монтебелло, был одним из создателей Франко-русского союза, служил послом в России с 1891 по 1902 год и готовил приезд в Париж императора Александра Третьего.
Жаклин поступила в парижскую школу Восточных языков, где учила русский язык и защитила диплом по «Московскому сборнику» Победоносцева. После школы Восточных языков она отправилась на два года в Гарвардский университет, занималась в аспирантуре у знаменитого лингвиста Романа Якобсона и получила степень доктора философии, PhD. Именно на лекциях у Якобсона она узнала о Борисе Пастернаке, которого тот высоко ценил и как поэта, и как прозаика.
23 ноября 1956 года молодая французская славистка Жаклин де Пруайяр впервые приехала в Москву. Она приехала ненадолго, дома ее ждал муж и маленький сын, так что получилось что-то вроде двухмесячной командировки, во время которой она планировала наладить связи между музеем Льва Толстого в Москве и Ясной Поляне – и маленьким фондом Толстого в парижском институте славистики (позднее Жаклин де Пруайяр станет ответственной за Музей Льва Толстого при парижском Институте славяноведения и членом Бюро Ассоциации друзей Толстого). Жаклин сразу погрузилась в московскую филологическую жизнь, посещала университетские семинары С. М. Бонди, В. В. Виноградова, Г. Н. Поспелова, познакомилась с Никитой Ильичом Толстым, внуком писателя.
«Я искала везде свою Россию, хотя у меня нет ни одной капельки русской крови,» - вспоминает Жаклин де Пруайяр. - "<...> основное время я посвящала тому, чтобы узнать страну, куда я попала впервые, но к встрече с которой, живой, а не только научной, я была подготовлена интересом к России, лежащим в семейной традиции <...>".
Многие, с кем общалась Жаклин в Москве, в том числе студенты, рассказывали ей о Борисе Пастернаке (до приезда в Москву Жаклин даже не подозревала, что поэт еще жив) и тайком давали почитать его стихи, хотя русского языка молодой славистки не всегда хватало, чтобы уверенно читать "великого, но трудного для понимания писателя". "<...> для меня было откровением, что автор "Детства Люверс" и "Сестры моей жизни" может стать нравственной мерой и живым символом духовного сопротивления коммунизма для советского постсталинского поколения". «Если вы не познакомитесь с Пастернаком, то считайте, что приехали в Москву зря,» - уверяли ее московские знакомые.
Однажды, гуляя по Москве с гидом в руках, Жаклин зашла в музей Скрябина, композитора, которого она хорошо знала и любила. Там она познакомилась с молодыми поклонниками Пастернака, в том числе с сотрудником музея поэтом Николаем Шатровым. «Шатров сказал: «Послезавтра Софроницкий будет играть, пожалуйста, приходите». Тогда я пришла и познакомилась со всем этим кругом. И потом я раз пришла, второй раз, и пожалуйста – на кухню, пить чай. И на этой кухне я увидела в первый раз огромную толстую книжку в переплёте. Открыла её и вижу: «Доктор Живаго». Тогда я начала читать первую страницу. Поэзия чувствовалась и что-то другое, иной мир.»
Жаклин уговорила Шатрова и его друзей познакомить ее с Пастернаком, и вот вечером 1 января 1957 года они поехали в Переделкино, на дачу к Пастернаку.
«Нам открыл сын Пастернака Леонид. Он провел нас в комнату, стены которой были увешаны рисунками его деда Леонида Пастернака, и пошел наверх за отцом. Вскоре в дверной раме появился силуэт Бориса Леонидовича. Светло-серая домашняя куртка гармонировала с серебром его волос. Белая рубашка оттеняла загар лица и блеск ореховых глаз. Открытость взгляда и почти неудержимая живость сразу меня покорили. Четкость черт его лица и некоторая властность подбородка смягчались, однако, рисунком губ, свидетельствовавших о решительном характере, но в то же время и о жизнелюбии. Ничего лишнего, неуместного не было в облике этого человека. Сдержанность движений, особенно длинных и тонких рук, говорила о самообладании и силе внутренней жизни. Этот человек, очевидно, жил не во внешнем проявлении, его широкая душа готова была преобразить все то, что шло к нему извне. С первых слов его лицо оживилось. Взгляд засверкал весельем. Обаяние и горячая нежность баритонального тембра его прекрасного голоса сразу победили смущение, которое поначалу охватило меня, впервые оказавшуюся в присутствии поэта».
Пастернак пригласил гостей остаться на обед, и за столом вспоминал Париж, писательский конгресс 1935 года, Мандельштама, сталинский звонок, наконец, разговор перешел к новому роману.
Поэт спросил, влияние какого прозаика можно найти в его романе. Кто-то назвал Льва Толстого, кто-то Андрея Белого. «А еще?» - обратился Пастернак к молодой француженке. Жаклин растерялась. «Меня охватило беспокойство, я сосредоточилась, интуитивно чувствуя, что правильность моего ответа может привести в будущем к чему-то огромному и чрезвычайно важному. Я весьма приблизительно представляла себе роман Пастернака, а его самого видела в первый раз. У меня в голове вертелись только какие-то отрывки из „Живаго“, и мне виделась возможность совпадения только на самом глубоком духовном уровне. После всего того, что было перечислено от Верлена до Блока, на Пастернака мог влиять лишь писатель редкой, из ряда вон выходящей исключительности. Несмотря на очевидную парадоксальность, я рискнула назвать Чехова. – Молодец! Вы правильно отгадали, – вскричал Пастернак и рассказал нам, как он перечитывал Чехова, когда начинал писать свой роман.»
После первого визита Жаклин еще несколько раз приезжала в Переделкино, получила машинопись романа и успела прочесть его до отъезда. Жаклин уже знала, что роман готовится к изданию на итальянском языке у Фельтринелли. Понимая значение "Доктора Живаго", его современность и оригинальность, она задумала издать его также и во Франции и предложила Пастернаку, что по возвращении в Париж порекомендует книгу издателю Галлимару. И сказала, что готова вместе с друзьями-русистами, в том числе с уже знакомой Борису Леонидовичу Элен Пельтье, перевести роман на французский. В начале февраля, перед отъездом из Москвы, Жаклин отнесла машинописную рукопись «Доктора Живаго» (ту самую, что побывала у Константина Симонова и по которой журнал «Новый мир» писал отказ в публикации) во французское посольство, где работала ее знакомая Анастасия Дурова, которая отослала роман дипломатической почтой в Париж.
Рукопись романа благополучно добралась до дома семьи де Пруайяр в Париже, и затем начались сложности и почти детективные хитросплетения, связанные с публикацией романа на Западе и конфликтом между итальянским издателем Фельтринелли (с которым Пастернак еще раньше заключил договор об издании романа) и французским издательством Галлимар. Как бы там ни было, Жаклин де Пруайяр, которой Пастернак невероятно доверял и выбрал своим представителем, долгое время занималась правами и изданием «Доктора Живаго» не только во Франции, но также в Великобритании и Германии, а также переговорами по поводу вручения Борису Пастернаку Нобелевской премии, от которой ему пришлось отказаться.
Борис Пастернак умер в 1960 году. С 1957 по 1960 он вел активную переписку с Жаклин. В 1992 году письма Пастернака под редакцией Жаклин де Пруайяр и Евгения Пастернака, сына поэта, были опубликованы в журнале «Новый мир», а в 1994 году издательство Gallimard выпустило книгу Boris Pasternak. Lettres à mes amies française, в которой переписка поэта с Жаклин де Пруайяр дополнена письмами Пастернака к переводчице “Доктора Живаго” Элен Пельтье (Замойской).
Источники:
Борис Пастернак. Письма к Жаклин де Пруайяр. Новый мир, №1, 1992.
Иван Толстой. «Отмытый роман Пастернака: «Доктор Живаго» между ЦРУ и КГБ». Москва, 2009.
Интервью Жаклин де Пруайяр Майе Пешковой (Радио "Эхо Москвы").
